Учёба только для себя

Ирина Храпченкова, диджитал-директор «Пятницы»: Какое сегодня образование нужно и нужно ли оно вообще? Начнём с самого главного вопроса — нужен ли сегодня диплом и формальные подтверждения знаний?

Светлана Миронюк, профессор и проректор бизнес-школы СКОЛКОВО: Ваше образование действительно в реалиях 2021 года не очень много кому нужно — может быть, кроме вас самих. Главным конструктором и заказчиком образовательной модели становится сам человек, и это открытие 20-х годов XXI века. Раньше таким заказчиком выступало государство, индустрии, компании. Естественно, компании пытаются играть в эту игру образовательных сценариев, а заодно и влиять на образовательные критерии, по которым строится сегодняшнее традиционное образование в университетах и институтах.

Но в цифровом мире диплом очень сильно девальвировался. В разные высокие карьерные сценарии стали приходить люди без дипломов о высшем образовании. Бывают известные преподаватели, которые учат бизнес-практикам людей, не имея при этом диплома о высшем образовании, и это может быть успешным карьерным преподавательским сценарием. Ещё один пример карьерного сценария без диплома о высшем образовании — Альберт Усманов, мой собеседник.

Альберт Усманов, директор по цифровому маркетингу S8 Capital: Верно. До сих пор!

Светлана Миронюк: У тебя не просто нет высшего образования — ты агрессивно стараешься до своего сорокалетия его не получить, идя совершенно непроторенным путём: «буду руководить коммуникациями, маркетингом и диджитал без стандартного образования, оно не может ничего сегодня дать». Правильно?

Альберт Усманов: В каком-то смысле да. Если мы говорим про глобальное образование, наверное оно что-то и могло бы дать, но в рамках российского образования мы все прекрасно понимаем, что продукты по направлениям диджитал, контента или другим, которые часто меняются, возможно, не могут быть актуальными.

С другой стороны, если мы посмотрим на западную школу, американские вузы — там даются другие навыки, которые полезны в нашей работе — не прямые: условно говоря, как не быть токсичным, как общаться с коллективом и так далее — то, что не меняется достаточно длительное время.

Светлана Миронюк: Альберт был первым человеком, про которого мне удалось убедить Германа Грефа, что директором по диджитал может быть человек в Сбербанке на высокой позиции без высшего образования. Ты в какой-то степени или мы с тобой пробили эту брешь, заградительный барьер в виде диплома.

Сегодня такой барьер, например, стоит на курсах MBA — невозможно попасть ни на MBA, ни на EMBA, ни на какие другие degree-, то есть степенные курсы, без диплома о высшем образовании. Это государственный стандарт, и наверное он подлежит определённому пересмотру.

Фокусы самонастройки для востребованности

Альберт Усманов: А какое образование сейчас вообще востребовано? Мы часто говорим, что нужны дата-саентисты, программисты и так далее — с ними всё понятно. А как выглядит топ неочевидных профессий, которые всем нужны, где не хватает людей, но и нет той большой конкуренции, как, например, в разработке?

Светлана Миронюк: Есть множество футуристических сценариев, и прикольно смотреть, как эти прогнозы не сбылись — ведь видение профессий из точки Х очень сильно меняется по мере приближения к точке Z, поскольку сценарий не линейный, а очень сильно вариативный.

Я бы вообще говорила не про профессии и даже не про скиллы, а о свойствах или неких фокусах, настройках человека, которые помогут ему при любом развитии событий оставаться востребованным.

В последнее время приходится видеть, как взрослые люди с успешной карьерой оказываются в стрессовой ситуации, когда впереди ещё 10–15 лет активной и насыщенной профессиональной жизни, вроде бы все прошлые сценарии позитивны, но очевидно, что в цифровом мире прежнего линейного их повторения не будет. Если ты на протяжении 15 лет был, скажем, руководителем маркетинга, значит ли это, что ещё 10 лет ты можешь и хочешь этим заниматься? А выше расти некуда: позиция и роли — повторяющиеся.

Критичный взгляд на собственный опыт

Самое главное, о чём сегодня должны научиться думать люди, — это адаптивность, умение критически переосмысливать свой прошлый опыт. И вызов сегодняшнего образования для взрослых заключается в том, чтобы научить людей разучиваться.

У Элвина Тоффлера есть цитата — я её лет сто не могла понять — о том, что грамотность XXI века в умении не читать и писать, а учиться, разучиваться и переучиваться. Я понимала, что означают слова «учиться» и «переучиваться», но не «разучиваться». Что это значит? Забыть свой прошлый опыт, свои успехи, высоты, заслуги и все прошлые знания? Это тяжело — мешает наше эго.

Полностью обнулить опыт и в 35–40–45 лет пройти через развилку в другой карьерный сценарий — это сложный для человека шаг, где образование должно помогать отказываться от применения концептов и подходов прошлого к анализу его будущего. Люди по инерции пытаются будущее описать словами и сценарием своего прошлого, но это тупик!

Нужно развивать в себе способность разучиваться — то есть откидывать свой прошлый опыт, не тащить его в будущее, не тащить туда же свои прошлые регалии, позиции, победы, а каждый раз открывать чистый лист и создавать с него новый карьерный сценарий на ближайшие год-два, а потом обнулять и его. Постоянное обнуление в хорошем смысле этого слова — мне кажется, это и есть то, что мы должны сегодня уметь.

Ирина Храпченкова: Создаёт ли сегодняшнее академическое образование необходимый багаж и плацдарм для того, чтобы научиться учиться? И нужна ли вообще эрудированному человеку эта база для самостоятельного выстраивания того или иного образовательного трека? Или в качестве базового академическое образование уже не подходит?

Светлана Миронюк: Сколько людей выучились тому, что потом им никогда не пригодилось, и сколько из них это потом отрицали... Всё зависит от человека и тех вызовов, которые он сам себе формулирует. Насыщенность образовательного процесса, вероятно, изменится.

Похоже, что перестаёт работать двухэтапный сценарий, когда человек в молодом возрасте получает образование и затем лет 25–30 подряд на нём «едет», дополняя практическим опытом по месту работы, а потом лет в 40 при желании идёт на MBA или другую degree-программу и «доезжает» оставшиеся 10–15 лет на этой перезагрузке.

У части людей этот сценарий вообще складывается из одного-единственного этапа: выучился когда-то давно и в этой профессии с некоторыми небольшими усовершенствованиями «доезжаешь».  А профессия эта взяла и закончилась, потому что продолжительность жизни выросла. Мы будем активно работать до своих 75, а то и 80 лет — таких примеров уже сейчас полно, а дальше их будет всё больше и больше.

Медиасценарии: работают ли они в образовании?

Альберт Усманов: Чтобы постоянно развивать навыки и переосмысливать свой подход, мне кажется, мы должны каждый час, неделю и год учиться.

Но, например, в течение прошлого года пандемия вынудила 1,5 миллиарда учащихся по всему миру перейти на удалённый режим работы. Не сказывается ли на качестве образования формат, в котором жить можно в одном конце света, а учиться — в другом?

Светлана Миронюк: Нас всех как зубную пасту выжало или вытолкнуло в онлайн-формат. Кто-то научился работать удалённо, а некоторые стали коммуницировать в Zoom, прежде этого не пробовав, и выработали себе новую привычку. Кто-то научился учиться, а мы в Школе СКОЛКОВО — учить через дистанционные форматы. Это был крэш-сценарий — в марте 2020 года встало вообще всё, вместе с cash flow на зарплаты, и мы смогли в течение двух или трёх месяцев, построив технологическую инфраструктуру и освоив медийные форматы, качественный образовательный опыт перевести в цифровые каналы.

Мы научились делать цифровым «длинный» образовательный контент с помощью сценариев медиа, которые взаимодействуют с аудиторией в коротком ключе новостей или другой быстро усваиваемой информации. Научились не только через говорящую голову в экране, но и с помощью медийных подходов, компьютерной графики, сценарного планирования, за счёт работы с тремя, четырьмя экранами и широкого спектра технологий, сделавших этот опыт более качественным.

Для меня вывод 2021 года состоит в том, что медиаподходы и образование сливаются вместе. Это говорит о том, что эти две индустрии приобретают совершенно новое качество, и выигрывает от этого пользователь. Он действительно может быть на Бали, но учиться на гарвардском курсе своей левой ногой, а правой ногой учиться ещё на каком-то курсе саморазвития, который позволяет ему серьёзнее усвоить тот бизнес или научный контент, который он получает в Гарварде. Эти вещи связаны.

Офлайн полностью онлайном не заместить

Ирина Храпченкова: Изоляция и дистанция — это стрессовые условия. Возможно, они требуют какой-то поддерживающей среды? Ведь люди оказываются в ситуации, когда они получают навыки и знания, но у них не получается сформировать социальный капитал — в силу дистанции с однокурсниками и дефицита личного общения с преподавателем. Что нужно делать для обеспечения полноценности дистанционного обучения?

Светлана Миронюк: Думаю, что никакое онлайн-обучение никогда до конца стопроцентно по глубине воздействия на человека не заменит живого человеческого сценария. Это не значит, что одно хорошее, а другое — плохое. Они взаимодополняют друг друга, особенно в обучении взрослых людей. Когда мы чему-то учимся, естественно, делаем это не с чистого листа, как маленькие дети, и даже не как школьники или студенты. Мы это делаем, накладывая новые и новые слои знаний на свой прошлый опыт и на свою внутреннюю карту: «я это пробовал, это я знаю, этого я не знаю». И в живом взаимодействии, общении, групповой работе обучение, конечно, происходит глубже и эффективнее.

Мы учимся эффективно перемешивать людей и «дружить» их между собой — это часть социальной функции образования. Научить людей общаться внутри реального физического класса легче, чем в виртуальном классе, но все это пробуют — и INSEAD, и Гарвард. Внутри онлайн-курсов есть групповые коучинговые программы, позволяющие наладить контакты, как в Clubhouse, чтобы люди начали общаться, доверять и помогать друг другу.

В то же время в онлайн-курсах мы видим, как на протяжении недель падает вовлечённость людей, при том что курс клиентам нравится и в конце они пишут «как здорово, что мы его прошли!». Вовремя выполняют домашние задания 40%, а 10% людей покупают курс, приходят на него, регистрируются, знакомятся с людьми и дальше его не заканчивают — не потому, что курс им не понравился, а потому, что они реализовывали совершенно другие свои потребности, которые необязательно вызваны запросом на новые знания, а могут быть продиктованы желанием развлечься, пообщаться, приобрести какие-то социальные навыки и варианты самооценки. Логика может быть такой: «учусь в INSEAD и к своей самооценке добавил звёздочку; учусь в СКОЛКОВО — тоже добавил звёздочку».

Альберт Усманов: Многие не могут учиться в СКОЛКОВО или Гарварде и зачастую для переупаковки своей профессии обращаются ко множеству расплодившихся в последнее время дистанционных школ и курсов — Россия сейчас переживает бум этого формата. Появляются небольшие образовательные так называемые EdTech-компании, которые стараются упаковать актуальные профессии — например маркетолога, программиста, дизайнера или других — в некий дистанционный курс на полгода и обещают диплом, например с последующим трудоустройством. И потребности людей, и их мотивация здесь очень понятны. Но насколько качественны эти курсы в России? Насколько они соответствуют той практике, которая применяется в университете? Действительно ли полученные там знания отражают что-нибудь и их можно назвать применимыми?

Светлана Миронюк: Да — потому что пусть цветут все цветы. Одному человеку для его уровня нужен Гарвард, другому — СКОЛКОВО, а третьему нужен практический курс, очень-очень прикладной, но дающий возможность двигаться дальше. Все ждут, что персональный образовательный трек задастся сам собой или кто-то придёт и его за вас определит, но на самом-то деле вы его собираете сами. Он как нитка и бусинки: нашёл бусинку — нанизал, нашёл ещё одну, проучился — добавил на нитку ещё одну. Может быть, какие-то из них будут лишними или тупиковыми, но ты эти бусинки сегодня пока нанизываешь сам и выбираешь для себя сам. Конечно, нужен навигатор, помогающий ориентироваться в курсах и выбирать их последовательности. Такой навигатор появился в Coursera, которая за пандемию добавила себе 21 млн новых пользователей.

Ирина Храпченкова: Что касается роли государства в образовании — есть ощущение, что оно по-прежнему осуществляет то же образование, что и всегда, а бизнес подхватывает необходимость изменений и инвестирует в будущих сотрудников уже на этапе их обучения, открывает собственные школы. Значит ли это, что образование в будущем будет частным и инициатором изменений и организатором этого образования будет бизнес?

Светлана Миронюк: Здорово, что бизнес это делает — пусть, как всегда, цветут все цветы и в этой области тоже! Чем больше инвестиций идёт в образование — государственных, частных, любых, — тем лучше слушателю, пользователю и потенциальному ученику. Я здесь для себя границы не делаю. Знаю коллег из Высшей школы экономики, дружу с ними, и из РАНХиГСа и безмерно их уважаю за то, что они делают на поле государственного образования.

Технологии для вовлечения и мотивации

Альберт Усманов: А что такое вообще современное образование? Что технологии делают в образовании?

Светлана Миронюк: Миссия технологий в образовании — это вовлечение и мотивация, потому что образование становится одной из креативных индустрий в экономике внимания. Мы боремся за внимание нашего клиента наравне с медиа, шоу-бизнесом, сферой культуры и другими креативными индустриями.

Конечно, образованию хочется считать себя особенным. Медиа тоже всегда думали, что они особенные. Ничего подобного! Одна из общих креативных индустрий... И технологии оказываются для образования тем преимуществом, которое оно может использовать в конкурентной борьбе с другими креативными индустриями за внимание и глубину потребления и принятия контента.

Ирина Храпченкова: Как именно сейчас образование борется за внимание? С помощью геймификации? Какие именно форматы образования используются и как именно?

Светлана Миронюк: Из конкретных примеров — бизнес-школа СКОЛКОВО за пандемию создала студию augmented reality (AR), и мало того, что мы в ней снимаем видео профессоров с компьютерным дизайном и эффектами дополненной реальности, мы ещё и научились оттуда вещать, то есть делать live-эфиры с AR. Выглядит круто, когда глубокий и интересный контент, смыслы или знания от профессора снабжаются мультимедийной обвязкой и возникает прекрасная упаковка, без которой было бы хуже.

Впереди нас ждут эксперименты с миксами, сочетаниями AR, виртуальной реальности (VR) и других возможностей — тех же игр. Например, геймификация с очками VR даёт человеку возможность пробовать определённые сценарии — примерять на себя разные карьеры или профессии, а также генерировать задачи на этику. Одно дело разбирать какую-то ситуацию по слайдам и рисункам, и совсем другое дело — когда ты оказываешься в очках виртуальной реальности.

Альберт Усманов: В России уже есть электронные трудовые книжки. А появляются ли проекты, дающие возможность работодателям в специальном приложении смотреть, где человек работал и чем занимался, где учился и насколько хорошо? Или цифровая среда в образовании заканчивается тем, что человек получает некий лист бумаги, а работодатель должен верить в то, что тот действительно обладает перечисленными там знаниями и может применять их на практике?

Светлана Миронюк: У эйчаров сегодня много своих разработок, и если речь о найме опытного специалиста, они не смотрят только лишь его CV, а изучают профессиональный трек и успешность тех проектов, в которых он участвовал. Мне сегодня как работодателю разнообразие и диверсифицированность опыта человека интересны больше, чем пройденный образовательный сценарий. Хотя если кандидат проходил много разных курсов и их широта позволяет ожидать от него мультидисциплинарности, это будет значимым элементом.

Если мы говорим про молодых людей, которые только заканчивают бакалавриат, я бы этой бумажке значения не придавала… Вот я была отличницей, закончила университет с красным дипломом, но никогда в жизни никого не интересовали мои оценки по предметам, которые у меня были во вкладыше к диплому. И я сама не верю в этот вкладыш — будь он цифровой или какой-то ещё. Я бы хотела попробовать человека в деле, дать ему шанс и посмотреть, что он сможет реализовать на практике, а не отметки об усвоении тех или иных знаний.

Ирина Храпченкова: В каком направлении движется персонализация образовательных треков и как это сейчас технически происходит? Реализовано ли это хоть где-то или персонализации как таковой на данный момент всё-таки нет?

Светлана Миронюк: Воспользуюсь фразой нашего товарища Александра Ларьяновского из SkyEng. Он высказал очень простую и глубокую мысль: мы не учим конкретных людей ни в университетах, ни в школах, ни даже в бизнес-школах; мы учим группу, классы, то есть групповую субстанцию. В образовании для взрослых людей есть определённый барьер на входе, в бизнес-школе мы стараемся делать классы гомогенными, чтобы вместе учились люди одного уровня или одного опыта, но при этом из самых разных индустрий. Чем больше разнообразие индустрий, тем богаче будет их групповой опыт.

Естественно, внутри групповых образовательных сценариев сегодня нету персонализации, когда кому-то бы давалось, скажем, больше математики, а кому-то — статистики. То есть пока мы видим как единое целое именно группу, а не человека, но этот переход к человеку как единице будет происходить в ближайшие годы на наших глазах. Чтобы это происходило, предстоит простроить очень тонкую и точную образовательную аналитику — массу метрик, описывающих и возможности, и трудности конкретного человека, что даст возможность под него подстраиваться и вместе с ним складывать персональный трек.

Альберт Усманов: Я вот сейчас читаю, что эксперты РАНХиГС увидели риск для 20 млн россиян лишиться работы из-за роботов и автоматизации уже к 2030 году. Как бы так подгадать, чтобы и технологии у нас в России были готовы к этому, и люди не остались без работы? РАНХиГС, мне кажется, достаточно консервативно это оценил. Deloitte оценивает потери в целом по миру чуть ли не в 70% рабочих мест из-за автоматизации и роботов. Как переобучить такое количество людей, и главное — чему? Фактически пандемия в образовании может возникнуть…

Перспективы автоматизации профессий

Светлана Миронюк: У нас в аудитории есть Владимир Мау, ректор РАНХиГС. Давайте воспользуемся тем, что он зашёл в нашу комнату, и попросим его ответить на этот вопрос.

Владимир Мау, ректор РАНХиГС: Тут очень много иллюзий. Мы фактически можем повторить ошибку Карла Маркса, который считал — если кто помнит или слышал про конец первого тома «Капитала», — что машина заменит людей, и на одном конце будет пауперизм, нищета, а на другом — богатство, и что людей не будет, поэтому всё рухнет. На самом деле технологии развиваются более динамично, более богато, и мы не должны, на мой взгляд, отождествлять работу с рабочими часами. Я не пророк, не хочу фантазировать, но когда Маркс писал свой исторический труд, считалось, что 10 часов — это нормальный рабочий день и меньше не должно быть; потом считалось, что 8 часов — это хороший рабочий день.

По большому счёту, то, что сколько-то миллионов — а мы не знаем на самом деле, 20 млн или 40 млн — не должны будут работать на традиционных видах работы, не значит, что они вообще не будут работать. Как и из того, что сейчас нормальный рабочий день составляет 8 часов, совершенно не следует, что через какое-то время рабочая неделя не должна будет сократиться до 3-4 дней или рабочий день составить 4 часа, и так далее. Или, может, его вообще формально не будет и всё в значительной части уйдёт в услугу и инвестиции людей в себя. Ведь проблема не в том, сколько работаешь, а какая деятельность создаёт условия для твоей активной и продуктивной жизнедеятельности. В этом смысле не надо анализировать будущее в терминах и реалиях вчерашнего дня. Поэтому мы реально не знаем…

Но тот же Маркс — кстати, между прочим, не надо его отождествлять со зверствами середины XX века — говорил, что богатство будет определяться не рабочим, а свободным временем, то есть тем временем, которое люди смогут инвестировать в себя. И в этом смысле если людей нужно меньше, это не значит, что они нищие и безработные, — это значит, что производитель позволяет им работать на себя, своё образование и здоровье.

Альберт Усманов: То есть, по сути, люди вместо занятий финансами или бухгалтерским учётом больше задумаются о себе и станут самозанятыми?

Владимир Мау: Да!

Клиенты предъявляют спрос на прагматику

Ирина Храпченкова: В новой экономике внимания у людей дефицит времени. Им теперь нужно меньше времени на обучение? Есть ли тенденция к сокращению часов обучения и изменению системы оценки?

Светлана Миронюк: С одной стороны, аудитория настроена на прагматизацию. Нужно всё больше и больше очень коротких, сухих — без воды — прагматичных курсов, учебных сценариев. Этот трек мы видим: меньше воды, больше структурности и более чёткий контент.

Но с другой стороны, с образованием вообще происходит интересная вещь: индустриальное образование становится такой же фоновой средой, как медиапотребление. Медиа перестало быть объектом, превратившись в среду, в которой мы живём. Мы не замечаем, как потребляем медиаконтент. Образование движется в этом же направлении, становясь частью нашей среды. Поэтому потребление всё новых и новых знаний и практических навыков становится процессом наподобие дыхания.

Альберт Усманов: В России циркулирует тезис, что специалист должен быть многопрофильным и обладать разными навыками. Например, я умею заниматься маркетингом, программировать и ещё что-то понимаю в дизайне; в этом плане я наверное хороший специалист. С другой стороны, это воспринимается как способ экономии: «а давайте у нас бухгалтер будет заниматься ещё эйчаром?». Что такое «правильный специалист»? Насколько это вообще эффективно и нужно ли учиться всему?

Светлана Миронюк: Очень интересный человек и айтишник до мозга костей Вадим Кулик, который сейчас работает зампредом ВТБ и занимается цифровой трансформацией банка, сказал мне, что ему «просто айтишники» сегодня не нужны, а нужны мультидисциплинарные айтишники. Айтишник, поработавший в медицине, сделает классное приложение — такое, какое не сделает тот, кто в медицине не работал. И так далее.

Мы движемся к сценарию не глубокого специалиста, не широкого профиля. В науке, например, заглубление в свою тему, может быть, и остаётся важным, доминирующим признаком. Но мы идём к ситуации, в которой для большого числа ролей понадобятся люди со сложным мультидисциплинарным опытом. И, складывая самые разные компетенции и навыки, будем рождать всякие прорывные истории.

Ирина Храпченкова: И при этом ещё есть разделение не только на global skills, но ещё и на soft и hard skills. Если с конкретными навыками понятнее, то как прокачивать именно soft skills и где этому учат? И возможно ли вообще этому научиться — коммуникации, эмпатии, бизнес-интуиции?

Светлана Миронюк: Возможно. Если это не дано тебе богом как способность при рождении, можно научиться. Важно осознать, что тебе это нужно. Но повторю мысль о том, что будущее создаётся не одиночками, а в группах самых разных людей, которые умеют между собой коммуницировать, находить точки соприкосновения, складывать свой разнообразный опыт в прорывные решения. Этому можно научиться на практике, прислушиваясь к себе и получая обратную связь от других.

В последнее время я пришла к выводу, что самое важное — это не умение говорить или коммуницировать и даже не умение лидировать, а умение слушать. Почти никто не умеет слушать других людей и слышать их.

Альберт Усманов: Наверное ещё важно не быть токсичным. И хотелось бы иметь программы вроде «Как перестать быть токсичным за три недели»…

Ирина Храпченкова: Если бы вы могли изменить что-то одно в российском бизнесе, то что бы сделали в первую очередь? За что душа болит больше всего?

Светлана Миронюк: Сделала бы его более совестливым и эмпатичным. Хотелось бы, чтобы социальная ответственность российского бизнеса была кратно выше, чем то, что он сегодня себе самому определяет в качестве этой ответственности. Я имею в виду инвестиции в развитие, образование, помощь детям, развитие филантропии и благотворительности. Очень много направлений, где наш бизнес просто жадничает и ему не хватает масштабов видения.